Окаянный дом - Бабицкий Стасс

Он подмигнул напарнику и тот шепнул слуге, чтобы пулей летел на Калужскую площадь, позвал городовых – двух, а лучше трех. Лакей кивнул и поспешил вслед за хозяином, забрав один из фонарей. Молодой следователь склонился над телом.

– Фу-у-у… Даже не знаю, что хуже смердит – она или этот треклятый сыр.

Бесцеремонно перевернул, осмотрел и ощупал.

– Надо же, а молва-то не врет! Госпожу Кондратьеву действительно замуровали живьем. Ударили в висок… Вот здесь синяк, видите? Потом заложили кирпичами. Вскоре она пришла в себя и попыталась выбраться – обратите внимание на сбитые кулаки и содранные ногти. Глядите-ка, и зубы сломаны… Похоже она даже грызла кирпичи от отчаяния.

Мармеладов порадовался, что купца увели. Любящее сердце не выдержало бы столь натуралистического описания.

– Лучше проверьте, что в карманах у покойной.

– В левом пусто. Так, а здесь что? – Шпигунов нашарил связку ключей. – Здесь доказательство виновности нашего ревнивца.

– Вы так думаете?

– А вы сразу не сообразили, господин Мармеладов? Давайте я растолкую. Игумнов давеча сказал, что от винного погреба лишь два ключа. Один все это время хранился здесь, в кармане у покойницы. Ergo убийца не смог бы закрыть им дверь, когда выходил из погреба. Но сегодня, когда мы спустились сюда из столовой, дверь была заперта. Ergo, у убийцы был свой ключ. А кто открыл дверь? Игумнов. Ergo он убийца и есть.

Фёдор азартно пританцовывал на месте, не замечая, что поступает на волосы убитой барышни.

– Итак… Кх-м. Итак, скорее всего, он в тот вечер уехал в ресторан, но только притворился пьяным. К полуночи тайно вернулся в дом и в очередном припадке ревности ударил любовницу в висок, – рассуждал следователь вслух. – Госпожа Кондратьева лишилась чувств, а купец испугался, что зашиб насмерть. Уволок тело в погреб, где его не потревожит внезапный свидетель – сам признался, что слугам сюда вход запрещён. Здесь барышня очнулась, скорее всего, от дикой вони этого мерзкого сыра. Заявила, что жить с Игумновым более не намерена и немедленно уйдёт. Тут он осерчал ещё сильнее – заметили, это человек больших страстей и в гневе он наверняка страшен, – и выдумал ей такое жестокое наказание. Замуровал. А после уж вернулся к «Яру» и стал пить по-настоящему, создавая себе алиби. Да, это единственно возможное объяснение. Согласны?

Сыщик покачал головой, но потом сообразил, что в темном погребе этот жест не слишком заметен, и решительно произнес:

– Нет.

– Нет? – удивился Федор.

– Нет. Ваши умозаключения построены на факте, что один из двух ключей от погреба был замурован вместе с девушкой. Но вы ведь даже не проверили этого! В этой связке их около дюжины. Откуда вам известно, что убийца не отобрал ключ от погреба силой еще до того, как втащил сюда Маришку. Может, он снял его с кольца, пока девушка была без сознания, а остальные подбросил обратно в карман?

– Э-эм… И что же вы предлагаете?

– Не делать скоропалительных выводов, пока не убедитесь – подходит ли хоть один из ключей к здешней двери.

Шпигунов поднял фонарь с пола и заторопился к выходу, бормоча нечто не слишком лестное в адрес сыщика-задаваки. На лестнице он споткнулся и выругался, уже во всю силу своего голоса:

– Эх, чтоб тебя!

Руки дрожали от злости, поэтому следователь долго не мог попасть в замочную скважину, да и не подходили ключи. Только седьмой по счёту провернулся и защелкнул язычок. Не веря своей удаче, Фёдор отомкнул замок и снова его закрыл.

– А я что говорил?! – хмыкнул он, поворачиваясь к Мармеладову. – Теперь убедились? Этот ключ был замурован, а подвал – заперт. Ergo убийца все-таки Игумнов!

Сыщик взял фонарь и вернулся к убитой девушке. Шпигунов шел следом, наморщив нос, но даже противный сырный запах не стер с его лица торжествующей ухмылки.

– Вы верно подметили, Игумнов – натура страстная. Если бы купец ударил девушку, – Мармеладов бережно прикоснулся к темно-фиолетовому кровоподтеку на виске убитой, – она бы уже не очнулась. Игумнов в припадке ярости сдержать свою медвежью силушку вряд ли сумел бы. Здесь действовал кто-то послабее. И рука поменьше, – он сжал кулак, примерился, – даже моей. А у купца вон какая лапища!

– Но вы же сами говорили… Если один из ключей подойдёт к замку… И ведь подошёл…

– Подошел и меня это, признаться, весьма смущает. Игумнов и вправду мог притвориться пьяным, вернуться тайком, замуровать. Но эта версия разбивается об увесистый аргумент, – сыщик вспомнил булыжник, влетевший в окно его квартиры. – Зачем тогда он привлек к этому делу меня? Будь купец убийцей, ваша неторопливость в расследовании пошла бы ему только на пользу. Всего-то надо подождать пока придут ответы на телеграммы. В одной из них наверняка упомянут русскую барышню с каким-нибудь кавалером – мало ли таких отдыхает на заграничных морях?! В этом случае Игумнов позволил бы вам убедить себя в том, что Маришка сбежала по доброй воле, и скрыл бы преступление. Нет, настоящему убийце было бы совершенно не выгодно звать меня на подмогу. Это идёт в разрез с логикой и не имеет смысла.

Шпигунов машинально кивнул, но тут же набычился, не желая так быстро отказываться от своей теории, и потряс над головой связкой ключей.

– Но факт остаётся фактом. У купца оказался единственный ключ от запертой комнаты, в которой убили девушку. Как, скажите на милость? Ка-а-ак?!

– Могу сходу предложить два простых объяснения, – пожал плечами Мармеладов. – Во-первых, вы не станете отрицать, что у преступника была возможность сделать слепок с ключа Маришки, пока она лежала здесь, на этом грязном полу, без сознания. Потом убийца замуровал несчастную, прикрыл дверь и уехал делать ключ. А замкнул на следующий день. Тут для него никакого риска: Игумнов пьёт в кабаке, а слуги в погреб соваться не станут – опасаясь гнева хозяина.

– Ну-у-у, допустим, – нехотя согласился Шпигунов.

– Во-вторых, убийца мог вытащить ключ у купца в ресторане. «Яр» уже давно не тот, что прежде, там теперь много сомнительных типов ошивается. Представьте, что кто-то из них приехал сюда, на Якиманку, совершил злодейство, а после запер погреб и незаметно сунул ключ в карман Игумнова.

– Незаметно? Такую железяку – и незаметно для купца?

– Так ведь он же пил до беспамятства. Забыли? Из пушки стреляй, и то не почувствует!

– Ах да… Он же пил, – рассеянно повторил следователь, – Но все-таки ваша версия с таинственным убийцей куда сложнее… С какого перепугу кому-то убивать молодую барышню? В чем выгода? Украсть несколько платьев и золотишко? У купца был мотив поосновательнее, был ключ, была возможность спрятать труп и саквояж с побрякушками… Предположим, что вас он пригласил нарочно, дабы окончательно отвести от себя подозрения – смотрите, дескать, как я стараюсь барышню отыскать! Он же не думал, что вы и впрямь в погреб полезете.

– Почему же тогда купец не спрятал ту серебряную брошку и любимые платья Маришки? Зачем убеждал нас, что она не могла сбежать без всего этого?

Шпигунов задумался, но быстро нашёлся:

– Опять же, подозрения от себя отводил. Хотел, чтоб мы именно так и подумали: любовник-то про брошку знал, ergo виноват чужой.

– Ну-у-у, допустим, – передразнил Мармеладов. – А кто тогда пустил слух о замурованной в погребе девице? Ведь эта байка сыграла против Игумнова. Какой человек в здравом уме станет так себе вредить? Нет, здесь явно замешан кто-то ещё…

– Или купец не был в здравом уме! – в голосе Федора звучало самодовольство. – Я разгадал сей ребус. Игумнов упился водкой до такой степени, что совершенно позабыл как убил барышню. Потому и развил бурную деятельность, за розыск Маришки радел… А слух о замурованной девице родился из его пьяного бреда в ресторации. Любой халдей мог услышать, а они те еще сплетники.

Сыщик задумчиво поставил фонарь на земляной пол, обеими руками расправил голубой шёлк платья, закрывая голые колени покойницы.

– Слишком много «если». Все доказательства в этом деле условные. Нет четкого следа, который бы однозначно указал на купца Игумнова, либо на другого виновника, – он поднял глаза на Шпигунова. – Вам хочется поскорее раскрыть дело – для карьерного роста это полезно. Но нельзя торопиться…